|
 Говорят, мы всю жизнь смотрим на себя родительскими глазами: любуемся
собой, если родители любовались нами, и презираем, если презирали они.
Говорят, их словами мы хвалим себя и ругаем. И как от этого избавиться,
а?
В один из первых визитов к психотерапевту на вопрос о главном
своем недостатке я ответила немедленно: «Ленивая! Тут даже думать не о
чем. Я лентяйка, каких свет не видывал». Психотерапевт, милая тетечка,
посмотрела на меня поверх очков: «Наташа, напомните, для каких изданий
вы сейчас пишете». Я стала загибать пальцы: «По понедельникам я сдаю
колонку для этого журнала, по вторникам – для этого...» Выяснилось, что я
веду пять еженедельных колонок.
И это были не проходные тексты. Я
вообще работаю на совесть, так как и редакторы, и читатели ждут:
«Ну-ка, что на этой неделе Радулова выдаст», – и имеют на это полное
право. Моя профессия – развлекать людей и, может быть, иногда помогать
над чем-то задуматься. А для этого я сама должна думать постоянно.
Еженедельная колонка – это не «сел и написал». Это нескончаемое
напряжение – ты обязан много читать, много размышлять, вскакивать среди
ночи и что-то записывать, утром, принимая душ, думать над заголовком, а в
очереди в кассу супермаркета – над подзаголовком. Ты должен постоянно,
всегда искать темы. Биться головой о стену, если не получается
рассказать историю просто, легко, чтоб «читалось на одном дыхании»... Да
что говорить! Каторжный это труд. И если бы он не был так мучительно
притягателен для меня – давно сбежала бы в шахтеры.
Итак, у меня
было пять колонок в неделю. Помимо этого, я работала в штате
федерального издания, где от меня требовали командировок в регионы – для
подготовки больших, серьезных репортажей. В резиновых сапогах я
таскалась по всяким деревням, где жители интересовались: «В Москве
писать больше не о чем? Ты зачем сюда на поезде и двух автобусах
добиралась, бедная? Ну давай сводим тебя хоть в коровник, что ли».
Возвращаясь из коровников, я садилась ваять статьи для трех глянцевых
журналов, а глянцевые главреды выносили мне мозг своими звонками:
«Смешнее! Еще смешнее!» Я мало спала, я почти не общалась с друзьями, я
даже в отпуске писала по одному тексту в сутки – мои рубрики в отпуск не
уходили.
«Всё?» – спросила меня психотерапевт. Я поникла: «Нет. Я
еще блог веду. Несколько постов в день». Я стала понимать, что мое
представление о себе, говоря мягко, не очень соответствует реальности.
Почему, будучи нагруженной до предела своих возможностей, я продолжала
талдычить: «Я – ленивая»?
«Чьи это слова?» – я знала, что этот
вопрос неизбежен. Я заплакала, потому что узнала эти интонации, с
которыми себя корила за праздность, – так говорили родители все мое
детство. Я была круглой отличницей, после школы я сидела с маленьким
братом, делала уроки, помогала по хозяйству – кто вырос в селе, знает,
что это такое и с какого возраста дети там начинают работать в поле и на
огороде. У меня не было почти ни одной свободной минуты. И все равно я
слышала эти недовольные речи: «Ты ленивая, тебе бы только читать. Ты
даже посуду моешь, глядя в книгу. Свет не видывал такой ленивой
девочки!»
Теннисист Андре Агасси в своей автобиографии написал,
что отец заставлял его тренироваться буквально как раба и при этом
всегда был недоволен. Все его достижения он воспринимал как должное, а
за малейшую ошибку готов был растерзать. Маленький Андре мечтал, что
когда-нибудь вырвется из этого рабства. Но пришел момент, когда он
понял: никуда ему от отца не деться, этот человек навсегда в его
сознании. «Я играю с мальчиком по имени Джефф Таранго. Он владеет
ракеткой гораздо хуже меня, и все же я проигрываю первый сет – 6-4. Я
потрясен. Отец готов убить меня... «Почему ты меня не слушал? Почему ты
продолжал укороченные удары?» Но я впервые в жизни не боюсь отца. И
пусть он в ярости – я разъярен еще сильнее, чем он. Я зол на Таранго, на
Бога, на себя самого... Я должен был не допускать, чтобы игра
закончилась вот так. Теперь в моем послужном списке всегда будет
поражение. И ничего с этим не поделаешь. Я не в силах продолжить мысль,
но она приходит сама: я могу ошибаться. Я несовершенен. Дефективен... Я
много лет слушал, как отец кричит на меня за промахи. Одно-единственное
поражение – и вот уже я сам жестоко казню себя. Я перенял его манеру –
его нетерпение, перфекционизм, ярость, и теперь его голос не просто
похож на мой: его голос стал моим. Чтобы мучить меня, отец больше не
нужен. Я прекрасно справлюсь сам».
Мне тоже не нужны были
родители, я обвиняла себя уже без их помощи. Относилась к себе так, как
относились ко мне они – тоже перфекционисты, уверенные, что дочь могла
бы сделать больше и лучше, если бы постаралась... Прибери в комнатах,
вымой окна, натри пол, выбели кухню, выполи грядки, посади под окнами
семь розовых кустов, познай самое себя и намели кофе на семь недель. Не
успеваешь? Так поторопись!
Когда очередная женщина жалуется мне
на то, что ей попадаются сплошь негодяи, которые ее либо бьют, либо
морально унижают, то мне всегда хочется спросить: «А как относился к вам
ваш папа?» Или, может, мать всегда повторяла, что дочь с таким
характером никому не будет нужна, – вот она на многое и не претендует.
Дочь уговаривает себя всю жизнь материнским голосом: «Дура я. Куда мне»,
– и мир охотно откликается эхом: «Дура ты. Куда тебе».
А когда я
читаю о каких-то необыкновенных женщинах, в которых влюблялись
королевичи, поэты и прочие художники, которые всех своих современников
сводили с ума, то я улыбаюсь: «Наверное, эту девочку просто боготворили в
ее семье, раз она всю жизнь вела себя как наследная принцесса».
Лиля
Брик, та самая, о которой великий поэт писал: «Кроме любви твоей, мне
нету солнца», – в книге воспоминаний рассказывала о том, как в юности
уехала за границу учиться скульптуре. И потом как бы между прочим
упомянула один эпизод: «Заезжал ко мне из Киссингена папа. Он очень
просил меня вернуться с ним в Москву, он плакал над моими погрубевшими
от работы руками, гладил и целовал их, приговаривая: «Посмотри,
Лилинька, что ты сделала со своими красивыми ручками! Брось все это,
поедем домой». Но я решила твердо сделаться Праксителем».
Папа
считал все в ней красивым, говорил ей об этом постоянно, он гладил и
целовал ее руки – многие ли отцы так говорят и так поступают? Для Лили
это было так обычно, так естественно, что она даже особого значения
этому не придавала. Надо ли удивляться, что потом ее считали
необыкновенной красавицей все мужчины, которые с ней общались? Хотя
теперь-то, глядя лишь на бесстрастные фото, граждане восклицают: «Да эта
Брик страшна, как гусыня! Что ж все по ней так убивались?» Люди
относятся к нам так, как мы относимся к себе. А мы относимся к себе так,
как к нам относились родители.
Та девочка, над чьими красивыми
ручками плакал обожающий ее папа: «Поедем домой, Лилинька!» – потом
получит письмо от Маяковского: «Жизни без тебя нет. Я это всегда
говорил, всегда знал. Теперь я это чувствую всем своим существом... Если
ты даже не ответишь – ты одна моя мысль. Как любил тебя семь лет назад,
так люблю и сию секунду».
Любите своих детей.
У друзей: Новые разработки - мебель для ресторанов и баров индивидуальный подход к каждому решению.
НАТАЛЬЯ РАДУЛОВА
|