Можно легко представить поэта или писателя, сила и особенность которого — это сила непосредственных жизненных впечатлений, результат «изучения» жизни. Пушкин прежде всего из книжек. Дело не в том, что он не питается жизнью и ее впечатлениями: он-то как раз питался ими как никто. Но любое, как ни у кого, жизненное впечатление, кормящее его поэзию, всегда встает на фундамент культуры, вступает в связь с историей, рождается по аналогии с бывшим или рождает ее, самое близкое вызывает широкие ассоциации и отсылает подчас к самому отдаленному. Это не искусственная игра в «образы», не выстраивание непрерывных ассоциативных рядов, чему отдаст такую обильную дань последующее «культурное» искусство. Одно из чудес Пушкина заключается и в том, что связи эти чаще всего скрыты, незаметны. Герцен в связи со своими знаменитыми мемуарами «Былое и думы» сказал однажды, что он жил везде и жил со всеми. Вот так мог бы сказать о своей ранней петербургской жизни Пушкин. Правда, буквально, житейски, он жил с родителями, но по сути — везде и со всеми. Как раз с родителями менее всего. Естественная юношеская тяга из дому, на свободу, на волю, к общественной, публичной, шумной жизни проявилась в Пушкине с большой полнотой. Тем более что и дома был не слишком устроенный быт: расточительный и — как часто бывает — одновременно скуповатый отец, мало занимавшаяся домом и семьей мать. Впрочем, вряд ли бы здесь что-либо изменилось по сути, если бы отец был рачительным и одновременно щедрым главой семьи, а мать добродетельной и умелой домохозяйкой. Право, связанные со всем этим чуть ли не упреки в адрес пушкинской семьи наивны. Как раз, наверное, хорошо, что Пушкин-юноша был предоставлен самому себе. И может ли быть вообще большее благо, чем всегда предоставлять самому себе Пушкина? Главное же, что сын — поэт — и великий! — отец, кажется, понимал от начала и до конца. И за концом: он пережил сына на три года. Юный Пушкин не просто жил везде и со всеми. Гораздо более того: он был единственным человеком в тогдашней России, кто жил так. При всея широте и разнообразии связей все-таки и тогда люди расходились, замыкались и обособлялись: военные и штатские, писатели и читатели, служащие и вольные, старые и молодые, консерваторы и прогрессисты. Пушкин тогда был со всеми. «Круг знакомства у Пушкина,— писал П. Анненков,— должен был, однако же, охватить все слон русского общества. Как литератор и светский человек, будущий автор сочинения «Евгения Онегина» уже поставлен был, с начала зимы 1817 года, в благоприятное положение, редкое вообще у нас, видеть вблизи разные классы общества; но выгода этого положения еще не могла принести тогда всей своей пользы: порывы молодости затемняли дело и мешали какому бы то ни было отчетливому сознанию своего преимущества и своей обязанности как писателя». Положение, действительно, было благоприятнейшим: наблюдать все русское общество в один из «интереснейших моментов его развития» — так скажет Белинский уже в связи с романом скачать на мобильник сочинения по произведениям школьной программы, но как раз об этой исторической поре. Сейчас, однако, необходимы и возможны к тем же словам П, Анненкова оговорки и уточнения. Пушкин не просто поставлен был в такое положение, но постоянно и усиленно ставил себя в него, ставил самоотвержен ко и беспощадно. «Порывы молодости» как раз потому, что эго была молодость, даже, точнее, юность (мы увидим, почему эти две стадии у Пушкина разошлись и .в чем это проявилось), не только не «затемняли дело», но прояснили его. Они-то и обеспечили отчетливое сознание своего преимущества, да еще такого, какого действительно никто не имел в целой России. И зиждились они на отчетливом сознании своей обязанности как писателя. И принесло всю свою пользу это положение уже тогда, хотя собственно в писательстве оно реализовалось потом, то есть в «Онегине». При расставании с молодостью на рубеже 1823 —1824 годов и при начале работы над своим подлинно «романом века», при воссоздании жизни русского петербургского общества Пушкину даже не нужно будет обогащать себя дополнительными непосредственными впечатлениями. Все было уже запасено впрок тогда, в пору петербургского пребывания, в юную нору 1817 — 1820 годов, когда бросился юный Пушкин, но словам П. Анненкова, «с неутомимой наслаждений» на удовольствия столичной жизни. И многим казалось — и тогда, и потом — только этим и занимался. Пушкин — завсегдатай петербургских рестораций. Пушкин «почетным гражданином кулис» проводит время в театре. Пушкин вращается в свете, но возбуждает огнем нежданных эпиграмм не только, подобно Онегину, «улыбки дам», а и гнев, ярость, смех, негодование мужчин. Уже достаточно широкая и насыщенная картина русской жизни запечатлевалась у Пушкина в особых жанрах. Быстрая, огневая и пестрая, она представала в жанрах не сосредоточенных, не требующих усидчивости, в своеобразных стихотворных фотографиях, в моментальных снимках. В стихах не столько огненных, сколько огневых: мадригала, обращения, послания, Пушкин, так сказать, быстро работает в «быстрых» жанрах, и особенно в эпиграмме.
|